Владимир Соловьёв

Безрадостной любви развязка роковая! Не тихая печаль, а смертной муки час... Пусть жизнь — лишь злой обман, но сердце, умирая, Томится и болит, и на пороге рая Еще горит огнем, что в вечности погас.

Мы сошлись с тобой недаром, И недаром, как пожаром, Дышит страсть моя: Эти пламенные муки — Только верные поруки Силы бытия.

В бездну мрака огневую Льет струю свою живую Вечная любовь. Из пылающей темницы Для тебя перо Жар-птицы Я добуду вновь.

Свет из тьмы. Над черной глыбой Вознестися не могли бы Лики роз твоих, Если б в сумрачное лоно Не впивался погруженный Темный корень их.

Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой. Зыбкую насыпь надежд и желания Смыло волной голубой.

Синие горы кругом надвигаются, Синее море вдали. Крылья души над землей поднимаются, Но не покинут земли.

В берег надежды и в берег желания Плещет жемчужной волной Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой.

Старую песню мне сердце поет, Старые сны предо мной воскресают, Где-то далёко цветы расцветают, Голос волшебный звучит и зовет.

Чудная сказка жива предо мной, В сказку ту снова я верю невольно... Сердцу так сладко, и сердцу так больно. На душу веет нездешней весной.

Владимир Соловьев Лежит на месте этом. Сперва был философ. А ныне стал шкелетом. Иным любезен быв, Он многим был и враг; Но, без ума любив, Сам ввергнулся в овраг Он душу потерял, Не говоря о теле: Ее диавол взял, Его ж собаки съели. Прохожий! Научись из этого примера, Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.

Угнетаемый насилием Черни дикой и тупой, Он питался сухожилием И яичной скорлупой.

Из кулей рогожных мантию Он себе соорудил И всецело в некромантию Ум и сердце погрузил.

Со стихиями надзвездными Он в сношение вступал, Проводил он дни над безднами И в болотах ночевал.

А когда порой в селение Он задумчиво входил, Всех собак в недоумение Образ дивный приводил.

Но, органами правительства Быв без вида обретен, Тотчас он на место жительства По этапу водворен.

И вечером, и утром рано, И днем, и полночью глухой, В жару, в мороз, средь урагана — Я всё качаю головой! То потупляю взор свой в землю, То с неба не свожу очей, То шелесту деревьев внемлю — Гадаю о судьбе своей. Какую мне избрать дорогу? Кого любить, чего искать? Идти ли в храм — молиться богу, Иль в лес — прохожих убивать?

      Князь Э. Гелиотропов

Мчи меня, память, крылом нестареющим В милую сердцу страну. Вижу ее на пожарище тлеющем В сумраке зимнем одну.

Горькой тоскою душа разрывается, Жизни там две сожжены, Новое что-то вдали начинается Вместо погибшей весны.

Далее, память! Крылом тиховеющим Образ навей мне иной... Вижу ее на лугу зеленеющем Светлою летней порой.

Солнце играет над дикою Тосною, Берег отвесный высок... Вижу знакомые старые сосны я, Белый сыпучий песок...

Память, довольно! Вся скорбь пережитая Вновь овладела душой, Словно те прежние слезы пролитые Льются воскресшей волной.

Золотые, изумрудные, Черноземные поля... Не скупа ты, многотрудная, Молчаливая земля!

Это лоно плодотворное,— Сколько дремлющих веков,— Принимало, всепокорное, Семена и мертвецов.

Но не всё тобою взятое Вверх несла ты каждый год: Смертью древнею заклятое Для себя весны всё ждет.

Не Изида трехвенечная Ту весну им приведет, А нетронутая, вечная «Дева Радужных Ворот» *

* Гностический термин. (Примеч. Вл. Соловьева.)

По небу полуночи лодка плывет, А в лодке младенец кричит и зовет. Младенец, младенец, куда ты плывешь? О чем ты тоскуешь? Кого ты зовешь? Напрасно, напрасно! Никто не придет... А лодка, качаясь, всё дальше плывет, И звезды мигают, и месяц большой С улыбкою странной бежит за ладьей... А тучи в лохмотьях томятся кругом... Боюсь я, не кончится это добром!

Некогда некто изрек: "Сапоги суть выше Шекспира". Дабы по слову сему превзойти британца, сапожным Лев Толстой мастерством занялся, и славы достигнул. Льзя ли дальше идти, россияне, в искании славы? Вящую Репин стяжал, когда: "Сапоги, как такие, Выше Шекспира,- он рек,- сапоги, уснащенные ваксой, Выше Толстого". И вот, сосуд с блестящим составом Взявши, Толстого сапог он начал чистить усердно.

«Да не будут тебе Бози инии, разве Мене».

Одна, одна над белою землею Горит звезда И тянет вдаль эфирною стезею К себе — туда.

О нет, зачем? В одном недвижном взоре Все чудеса, И жизни всей таинственное море, И небеса.

И этот взор так близок и так ясен,— Глядись в него, Ты станешь сам — безбрежен и прекрасен — Царем всего.

Дождались меня белые ночи Над простором густых островов... Снова смотрят знакомые очи, И мелькает былое без слов.

В царство времени всё я не верю, Силу сердца еще берегу, Роковую не скрою потерю, Но сказать «навсегда» — не могу.

При мерцании долгом заката, Пред минутной дремотою дня, Что погиб его свет без возврата, В эту ночь не уверишь меня.

Повернуло к лету божье око, На земле ж всё злей и злей морозы... Вы со мною холодны жестоко, Но я чую, чую запах розы.

Я в пророки возведен врагами, На смех это дали мне прозванье, Но пророк правдивый я пред вами, И свершится скоро предсказанье.

Я пророчу,— слушайте, дриада! Снег растает, и минует холод, И земля воскреснет, солнцу рада, И проснется лес, как прежде молод.

Я пророчу,— это между нами,— Что гулять вы будете по саду И впивать и носом, и глазами Майской ночи светлую отраду.

Двадцатый год — веселье и тревоги Делить вдвоем велел нам вышний рок. Ужель теперь для остальной дороги Житейский нас разъединит поток?

Заключены в темнице мира тленной И дань платя царящей суете, Свободны мы в божнице сокровенной Не изменять возвышенной мечте.

Пусть гибнет все, что правды не выносит, Но сохраним же вечности залог,— Того, что дух бессмертный тайно просит, Что явно обещал бессмертный Бог.